Грозовой перевал - Страница 75

Следуя своему обыкновению, моя молодая госпожа сошла рано утром вниз и наведалась на кухню: я подсмотрела, как она подошла к дверям, когда появился мальчонка; и пока наша молочница наполняла ему кувшин, мисс Кэти сунула что-то ему в карман и что-то оттуда вынула. Я прошла кругом через сад и подкараулила посланца, который доблестно сопротивлялся, защищая то, что ему доверили, и мы с ним расплескали молоко, но мне все же удалось отобрать письмо; и, пригрозив мальчику хорошей взбучкой, если он тут же не уберется прочь, я стала у забора и познакомилась со страстным посланием мисс Кэти. Она писала проще и красноречивей, чем ее двоюродный брат: очень мило и очень бесхитростно. Я покачала головой и, раздумывая, побрела к крыльцу. День был сырой, она не могла развлечься прогулкой по парку; так что по окончании утренних уроков мисс Кэти пошла искать утешения к своему ящику. Ее отец сидел за столом и читал, а я нарочно выискала себе работу — стала пришивать отпоровшуюся бахрому гардины и при этом все время приглядывала за девочкой. Птица, вернувшаяся к ограбленному гнезду, которое она оставила недавно полным щебечущих птенцов, метанием своим и тоскливыми криками не выразила бы такого беспредельного отчаяния, как она одним коротким возгласом «Ох!» и быстрой переменой в лице, только что таком счастливом. Мистер Линтон поднял глаза:

— Что случилось, любовь моя? Ты ушиблась? — сказал он.

Взгляд его и голос убедили ее, что не он раскопал ее клад.

— Нет, папа! — выговорила она. — Эллен, Эллен, пойдем наверх — мне дурно!

Я послушалась и вышла с нею вместе.

— Ох, Эллен! Они у тебя, — приступила она сразу, упав на колени, как только мы заперлись с ней вдвоем. — Ах, отдай их мне, и я никогда, никогда не стану больше этого делать! Не говори папе… Ведь ты еще не открыла папе, Эллен? Скажи, не открыла? Я вела себя очень плохо, но этого больше не будет!

С торжественной строгостью в голосе я попросила ее встать.

— Так, мисс Кэтрин! — провозгласила я. — Вы, как видно, зашли довольно далеко: недаром вам стыдно за них! Целая куча хлама, который вы, должно быть, изучаете в свободные часы. Что ж, они так прекрасны, что их стоит напечатать! И как вы полагаете, что подумает мой господин, когда я разложу их перед ним! Я еще не показывала, но не воображайте, что я буду хранить ваши смешные тайны. Стыдитесь! Ведь это, разумеется, вы проторили дорожку: Линтон, я уверена, и не подумал бы первый начать переписку.

— Да нет же, не я! — рыдала Кэти так, точно у ней разрывалось сердце. — Я совсем и не думала о любви к нему, покуда…

— О любви? — подхватила я, проговорив это слово как только могла презрительней. — О любви! Слыханное ли дело! Да этак я вдруг заговорю о любви к мельнику, который жалует к нам сюда раз в год закупить зерна. Хороша в самом деле любовь! Вы всего-то виделись с Линтоном от силы четыре часа за обе встречи! А теперь этот глупый хлам; я сейчас же пойду с ним в библиотеку. Посмотрим, что скажет ваш отец про такую любовь.

Она тянулась за своими бесценными письмами, но я их держала над головой; потом полились горячие мольбы, чтобы я их сожгла, сделала что угодно, только бы не показывала их. И так как мне на самом деле больше хотелось рассмеяться, чем бранить ее — потому что я видела во всем этом лишь пустое полудетское тщеславие, — я под конец пошла на уступку и спросила:

— Если я соглашусь сжечь их, вы дадите мне честное слово больше никогда не посылать и не получать ни писем, ни книг (вы, я вижу, и книги ему посылали), ни локонов, ни колец, ни игрушек?

— Игрушек мы не посылаем! — вскинулась Кэтрин: самолюбие взяло в ней верх над стыдом.

— Словом, ничего, сударыня, — сказала я. — Если не дадите, я иду.

— Даю, Эллен! — закричала она, хватая меня за платье. — Ох, кидай их в огонь, кидай!

Но когда я стала разгребать кочергою угли, жертва показалась невыносимо трудной. Мисс Кэти горячо взмолилась, чтобы я пощадила два-три письма.

— Ну хоть два, Эллен! Я сохраню их на память о Линтоне!

Я развязала платок и начала бросать их по порядку, листок за листком, и пламя завихрилось по камину.

— Оставь мне хоть одно, жестокая ты! — застонала она и голыми руками, обжигая пальцы, вытащила несколько полуистлевших листков.

— Очень хорошо, у меня есть еще что показать папе! — ответила я, сунув оставшиеся обратно в узелок, и повернулась снова к двери.

Она бросила свои почерневшие листки в огонь и подала мне знак довершить сожжение. Оно было закончено; я поворошила пепел и высыпала на него совок угля, и она безмолвно, с чувством тяжкой обиды, удалилась в свою комнату. Я сошла вниз сказать моему господину, что приступ дурноты у барышни почти прошел, но что я сочла нужным уложить ее на часок в постель. Она не стала обедать, но к чаю появилась — бледная, с красными глазами и странно притихшая. Наутро я сама ответила на письмо клочком бумаги, на котором было написано: «Просьба к мастеру Хитклифу не посылать больше записок мисс Линтон, так как она не будет их принимать». И с тех пор тот мальчонка приходил к нам с пустыми карманами.

22

Лето пришло к концу, а за ним и ранняя осень; миновал и Михайлов день . Но урожай в тот год запоздал, и на некоторых наших полях хлеб еще стоял неубранный. Мистер Линтон с дочерью часто ходили посмотреть на жатву; когда вывозили последние снопы, они пробыли в поле до сумерек, и, так как вечер выдался холодный и сырой, мой господин схватил злую простуду, которая у него перекинулась на легкие и всю зиму продержала его в стенах дома, лишь ненадолго отпуская.

Бедная Кэти, принужденная отказаться от своего маленького романа, стала заметно печальней и скучней; поэтому отец настаивал, чтобы она меньше читала и больше бывала на воздухе. Но он уже не мог бродить вместе с нею по полям; я полагала своим долгом по возможности сопровождать ее сама вместо милого ей спутника. Плохая замена, что и говорить! На прогулки я могла урывать от своих многообразных дневных занятий всего два-три часа; и к тому же мое общество было явно менее занимательно для нее, чем общество отца.