Грозовой перевал - Страница 62

— Кто же тогда, мистер Кеннет? — повторила я в нетерпении.

— Хиндли Эрншо! Ваш старый друг Хиндли, — ответил он, — и мой злоязычный приятель. Впрочем, последнее время он был для меня слишком буен. Ну, вот! Говорил я, что придется утирать слезы. Но не горюйте, он умер, не изменив своей натуре: пьяный в лоск! Бедняга! Мне тоже его жаль. Все-таки — старый товарищ, нельзя не пожалеть, хоть он и способен был на самые невообразимые выходки и не раз откалывал со мной довольно-таки подлые штуки. Ему было от силы двадцать семь лет, как и вам, но кто бы сказал, что вы с ним однолетки?

Признаюсь, этот удар поразил меня тяжелее, чем смерть миссис Линтон. Воспоминания о прошлом нахлынули на меня; я села на крыльцо и расплакалась, как о кровном родственнике, и даже попросила мистера Кеннета, чтоб он послал другую служанку доложить о нем господину. Меня смущало одно: «Своей ли смертью умер Хиндли Эрншо?». За что бы я ни бралась, мысль об этом не оставляла меня; она была так мучительно навязчива, что я решилась отпроситься и пойти на Грозовой Перевал — пособить тем, кто готовился отдать последний долг умершему. Мистеру Линтону не хотелось отпускать меня, но я красноречиво расписывала, как он там лежит один, без друзей; и сказала, что мой бывший господин и молочный брат имеет столько же прав на мои услуги, как и новый. К тому же, напомнила я, маленький Гэртон — племянник его покойной жены, и так как у мальчика нет более близкой родни, мистер Линтон должен взять на себя роль его опекуна; он вправе и даже обязан справиться, кому завещано имение и как распорядился им его шурин. Мой господин в то время был неспособен заниматься подобными делами, но поручил мне поговорить с поверенным; и в конце концов позволил мне пойти. Его поверенный вел также и дела Эрншо; я отправилась в деревню и попросила адвоката пойти со мной. Он покачал головой и посоветовал не затевать спора с Хитклифом; и добавил, что Гэртон, если я хочу знать правду, остается нищим.

— Отец его умер, — сказал он, — оставив большие долги; имение заложено, и все, что можно сделать для сына и естественного наследника, — это сохранить за ним возможность пробудить сострадание в сердце кредитора, дабы тот был снисходительнее к нему.

Явившись на Перевал, я объяснила, что пришла проследить, чтобы все провели с соблюдением приличий; и Джозеф, как видно сильно огорченный, откровенно обрадовался моему приходу. А мистер Хитклиф сказал, что не видит надобности в моей помощи, но если мне угодно, я могу остаться и распорядиться устройством похорон.

— По правилам, — заметил он, — тело этого дуралея следовало бы зарыть на перекрестке, без всяких обрядов. Случилось так, что я его оставил вчера после обеда на десять минут одного, а он тем часом запер от меня обе двери дома и нарочно пил всю ночь, пока не помер! Нынче утром, услыхав, что он храпит, как лошадь, мы взломали дверь и нашли его лежавшим на скамье; хоть сдирай с него кожу и скальп снимай — не разбудишь! Я послал за Кеннетом, и тот пришел, но уже после того, как скотина обратилась в падаль: он был мертв — лежал холодный и окоченелый, так что, согласись сама, было уже бесполезно хлопотать над ним!

Старик слуга рассказал то же самое, только пробурчал в добавление:

— Хитклифу следовало бы самому сходить за доктором! Уж я бы лучше его досмотрел за хозяином — совсем он не был мертв, когда я уходил, то есть ничего похожего.

Я настаивала на приличных похоронах. Мистер Хитклиф сказал, что и в этом мне предоставляется поступать, как я хочу; только он просит меня не забывать, что деньги на это дело идут из его кармана. Он сохранял все ту же небрежно-жесткую манеру, не выказывая ни радости, ни горя: она не отражала ничего — разве что суровое удовольствие от успешного исполнения трудной работы. В самом деле, я даже раз прочла на его лице что-то вроде торжества: это было, когда выносили из дома гроб. Он вздумал лицемерно изобразить из себя скорбящего, и перед тем, как отправиться с Кэртоном провожать умершего, он поднял несчастного ребенка над столом и проговорил, странно смакуя слова: «Теперь, мой милый мальчик, ты мой! Посмотрим, вырастет ли одно дерево таким же кривым, как другое, если его будет гнуть тот же ветер!». Малыш слушал, довольный, ничего не подозревая. Он играл бакенбардами Хитклифа и гладил его по щеке; но я разгадала значение этих слов и заявила без обиняков:

— Ребенок, сэр, отправится со мной в Скворцы. И вовсе он не ваш — меньше, чем кто-нибудь на свете!

— Так сказал Линтон? — спросил он.

— Конечно; он мне велел забрать мальчика, — ответила я.

— Хорошо, — сказал этот подлец. — Сейчас мы не будем спорить. Но мне пришла охота заняться воспитанием детей; сообщи своему господину, что если попробуют отнять у меня этого ребенка, я возьму вместо него своего сына… Гэртона я тоже не собираюсь уступить без боя; но уж того я вытребую непременно! Не забудь передать это твоему господину.

Этого намека было довольно, чтобы связать нам руки. Вернувшись домой, я передала суть этих слов Эдгару Линтону. Тот, и поначалу-то не слишком интересовавшийся племянником, больше не заговаривал о вмешательстве. Впрочем, я не думаю, чтоб вышел какой-нибудь толк, захоти он вмешаться.

Гость стал теперь хозяином Грозового Перевала: он твердо вступил во владение и доказал адвокату, — который, в свою очередь, доказал это мистеру Линтону, — что Эрншо, пристрастившись к игре, нуждался в наличных деньгах и прозакладывал всю свою землю до последнего клочка; а заложил он ее никому другому, как Хитклифу. Таким образом, Гэртон который должен был стать первым джентльменом в округе, попал в полную зависимость от заклятого врага своего отца. Он живет в родном своем доме на положении слуги, с той лишь разницей, что не получает жалованья. Не имея друзей, не подозревая о том, как его обошли, он не в состоянии отстоять свои права.